Живое слово

Автор: Мелехина Евгения Петровна

Организация: МБОУ «Павелецкая СОШ №1»

Населенный пункт: Рязанская область, Скопинского р-н, р.п. Павелец

Введение. О «православном коде» художественного произведения.

Рассмотрение русской литературы как «христианской словесности» - актуальная концепция преподавания литературы в школе. В этом случае следует говорить о «православно-христианском архетипе», который определяет русскую литературу и шире – русскую культуру – на протяжении всей истории её существования [1].

Основа такого изучения отечественной литературы – духовный, «конфессиональный» принцип, открывающий «широкие возможности познания глубинного воздействия православно-христианской культуры на создание и функционирование того или иного литературного произведения» [2].

При таком рассмотрении важной является не проблема отношения того или иного художника слова к православию, а, прежде всего, исследование «православного кода» поэтики конкретного произведения» [2, с. 12]. Его можно обнаружить даже в тех произведениях русской литературы, в которых «он не был сознательно задан автором» [2, с. 10].

Интересно с этой точки зрения изучение в рамках курса литературы 10 – 11 классов двух персоналий – А. С. Пушкина и С. Н. Сергеева-Ценского. Они жили и творили в разное время, но писателей сближают видение окружающей действительности, перипетии творческой судьбы, цензурное вмешательство, глубокий духовно-нравственный подтекст произведений.

В дореволюционной России духовное самоопределение имело значение основополагающее, поэтому абсолютно правомерным является изучение в этом ключе прозы А.С. Пушкина, любимой и понятной школьникам. А духовные метания самого писателя позволяют исследовать бытование понятий, образующих православное «культурно-аксиологическое» [2, с. 12] пространство: вера, совесть, соборность, закон, благодать и так далее.

Творчество С.Н. Сергеева-Ценского развивалось в такой период жизни России, который с полным правом можно назвать этапом духовной катастрофы, так как революционное и постреволюционное общество было склонно отвергать «… Божественный Абсолют, провозглашая атеизм», а «… массовое сознание, отвергнув небесные ориентиры и устав от созданных им самим морально-нравственных установок, отвергало, в конце концов, всякие общественные идеалы» [2, с. 9].

В изучении литературы как «христианской словесности» предпочтение следует отдавать произведениям русской литературы XIX и XX веков, так как для первого характерен активный духовный поиск и самосовершенствование в творчестве, а для второго – колебания между литературой как инструментом для «решения задач социального бытия» и «поиском всеобщей, всеосвещающей правды» (М. Горький).

 

Примечания.

1. См.: Дунаев, М.М. Православие и русская литература… - 220 с.
2. Хворова, Л.Е. Сила распятой правды… С. 9. Далее цитируется это издание с указанием страниц.

 

Образ «человекобога» в художественном произведении.

Природа зла.

(На материале повести А. С. Пушкина «Пиковая дама»).

Изучение творчества А.С. Пушкина 1830-х годов в школе ведёт к поиску решений для целого ряда проблем, неизменно восходящих к духовному контексту: отношение человека к власти и власти к человеку, духовные приоритеты и ценности, вера и неверие, духовная объединённость и разъединённость людей и многое другое.

Исследуя систему героев пушкинских произведений 1830-х годов в указанном ключе, следует отметить их некое «разделение» на две категории.

Большинство из них путём нравственного «воскресения» стремится к преодолению «духовной статики». Другие, не стремящиеся к духовному развитию и самосовершенствованию, нередко заканчивают жизненный путь трагически.

В этом плане наиболее ярким является образ Германна из повести «Пиковая дама».

О наличии или отсутствии фантастики в тексте произведения, определяющей своеобразие главного героя – он «входит в контакт» с высшими, сверхъестественными силами – рассуждают уже на протяжении долгих лет как известные пушкинисты, так и школьные преподаватели литературы.

Классикой школьного прочтения «Пиковой дамы» является акцент на иррациональные моменты в сюжете, наличие которых приводит к помешательству главного героя в финале произведения.

С нашей точки зрения, важным является не столько наличие и ли отсутствие фантастического в повести, а изучение его природы, истоков и причин авторского использования.

Известный русский поэт Владислав Ходасевич отмечает: «Вмешательство тёмных, невидимо, но близко окружающих нас сил, то, как это вмешательство протекает и чем кончается, - вот основной мотив «Домика в Коломне», «Медного всадника» и «Пиковой дамы» [1].

Г.М. Сердобинцева, анализируя «Пиковую даму», отмечает: «Нет мира с человеком, есть человек в мире, где Воля свыше полностью властвует – об этом рассказал Пушкин в «Пиковой даме», где нет места фантастике, где есть виртуальность» [2].

Как видим, вопрос об «иррациональном» начале в «Пиковой даме» является спорным, но одно несомненно – в герое повести налицо «огненная душа» демона, Мефистофеля, Наполеона» [3]. Каковая её природа?

Сверхчеловек, человекобог, демоническая личность…

Если подходить к трактовке этих понятий с точки зрения философии Ф. Ницше, то Германн Пушкина во многом отражает представление о «сверхчеловеке», которое было насаждено в «стране воинов».

В связи с этим возникает вопрос о способности «немца-сверхчеловека» сохранить своё «внешнее» и внутренне преимущество в русском «национальном» пространстве. «Русский сверхчеловек» - это скорее Арбенин, Печорин… «Национальный образ сверхчеловека отмечается именно этими Лермонтовым впервые выраженными чертами: незатихающей страдательностью и волей к бытию с заведомо известным страданием» [4]. Нередко через страдание он и приходит к человечности.

Черты «человекобога» в Германне заложены не столько ментальностью (капиталистическое мышление), сколько сущностью самой натуры героя, на уровне более глубоком, чем поведенческая характеристика. В православно-христианской литературе это трактуется как сотворение гордым и тщеславным человеком из самого себя идола: «Гордый и тщеславный человек чрезмерно высокого мнения о своих достоинствам – уме, красоте, богатстве. Свои понятия и желания он считает выше верховной воли самого Бога. С презрение и насмешкой относится он к мнениям и советам других людей и не откажется от своих взглядов, как бы ни были они ложны» [5]. Для полного образа Германну не хватает только богатства – основы власти.

Демонические черты главного героя также позволяют его рассматривать как дань Пушкина романтическому гротеску – значительному явлению мировой литературы. В отличие от средневекового и ренессансного, романтический гротеск характеризуется «камерностью»: «… это как бы карнавал, переживаемый в одиночку с острым сознанием этой своей отъединённости» [6].

Определяющая черта романтического гротеска – мотив безумия. Он характерен для любого гротеска, так как «… позволяет взглянуть на мир другими глазами, незамутнёнными … общепринятыми представлениями и оценками» [6, с. 47].

Для культурного сознания 1820 – 1830 годов безумие является «актуальнейшей темой человеческого существования» [7]. Это замкнутый круг, из которого невозможно вырваться ни человеку, ни миру.

Согласно мнению М.С. Евзлина, трактовке безумия отводится главная роль в повести, оно – «ядро наказания» и «состав преступления». «Безумие всегда является следствием преступления мирового порядка, разрушение божественной структуры мироздания» [см. 7].

Пушкина много лет интересовала тема безумия человека. Ещё в «Дубровском» он передаёт характерные симптомы состояния Андрея Гавриловича Дубровского.

В «Пиковой даме» посредством объективизации авторских оценок создаётся картина душевного заболевания – мономания (помешательство на почве одной навязчивой идеи), сопровождающаяся зрительными, а затем и слуховыми галлюцинациями, граничащими с иллюзией.

Для позднего Пушкина безумие – это состояние разрушения мира и человека вследствие возведённой в принцип отсутствия нормы. А фантастическое – это лишь игра больного воображения героя: «Фантастическое в повести – начало, идущее от духовной гибели человека» [8]. «Нет чародейства и магнетизма. Ответственность разделяет лишь сам человек» [см. 8].

Ещё более важен, чем мотив безумия, - мотив маски.

В контексте народной культуры маска – это воплощение игрового начала. В романтическом гротеске маска «получает ряд новых значений, чуждых её изначальной природе» [6, с. 48].

В произведениях А.С. Пушкина 1830-х годов этот мотив встречается часто: в «Барышне-крестьянке» он является сюжетообразующим, в «Капитанской дочке» Пугачёв играет в жизни представление о царе, которое соответствует ожиданиям зрителей.

В «Пиковой даме» Германн попеременно меняет маски, моля о передаче тайны в ночной сцене встречи с графиней, разыгрывая страстную любовь к Лизавете Ивановне.

Все вышеперечисленные мотивы, а также мотив марионетки (старая графиня – жертва и пособник действия потусторонних сил) указывают на разрушение духовного начала личности Германна.

В связи с проблемой «сверхчеловека» в «Пиковой даме» Пушкина возникает тема Наполеона. Эта личность интересовала А. С. Пушкина прежде всего как лицо «романтическое», то есть сильная личность, претендовавшая на власть над судьбой.

На рукописи «Пиковой дамы» Германн изображён человеком с наполеоновским профилем, имя Наполеона в тексте повести упоминается несколько раз. И сама Лизавета Ивановна отмечает в образе Германна черты Наполеона.

Но неотъемлемой частью бонапартизма Пушкин считал величие. В этой черте пушкинисты отказывают Германну. В его натуре лишь одно существенное свойство – железная, несокрушимая воля. Никаких сверхчеловеческих свойств автор «Пиковой дамы» в удел своему герою не дал. Другими словами, и на этот раз происходит столкновение тёмной силы, если оно действительно происходит, только с человеком.

Таким образом, век XIX в «Пиковой даме» Пушкина «выводит на арену» современной действительности новый тип, полный противоречий [9].

Германн Пушкина – это не сверхчеловек. Автор как бы намечает этим образом тот «… тип героя, который будет характерен для творчества Достоевского, - герой-двойник со своими pro и contra, со своей диалектикой души…» [10].

Зло, как когда-то писал Ф.М. Достоевский, существует в любом общественном устройстве, а «ненормальность и грех исходят из самой человеческой души, но не исконные, а привнесённые» [11].

В Библии человек рассматривается как существо, рождённое в результате соединения высшего божественного и материального начал, он относится к Богу, как бледная копия к оригиналу. Поэтому существует некая граница, преступить которую человеку не дозволено, и которая, одновременно, открывает бесконечный путь к самосовершенствованию.

Примечания.

1. Ходасевич, В. Колеблемый треножник: Избранное / В. Ходасевич. – М.: Советский писатель, 1991. - С. 177
2. Сердобинцева, Г.М. Воля и мир в философской повести А. С. Пушкина «Пиковая дама» // «Что скажет о тебе далёкий правнук твой…»: Межвузовский сборник научных трудов / гл. ред. И. В. Грачёва. – Рязань, 1999. - С. 39
3. Например, см. Потапова, Г.Е. «Пиковая дама» А.С. Пушкина и некоторые принципы изображения человека в фантастической повести // Внимая звуку струн твоих…: Сб. статей / сост. В. И. Грешных. – Калининград, 1992. - С. 63
4. Мильдон, В.И. Открылась бездна… Образы места и времени в классической русской драме / В.И. Мильдон. – М.: Артист. Режиссёр. Театр, 1992. – С. 72
5. Законъ Божий для семьи и школы… С. 574
6. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. – М.: Художественная литература, 1990. – С. 45. Далее цитируется это издание с указанием страниц.
7. Антощук, Л.К. Концепция и поэтика безумия в русской культуре и литературе 20 – 30-х гг.: дисс…. канд. филол. наук: 10.01.01 / Антощук Л.К.– Томск, 1996. - С. 20
8. Хворова, Л.Е. О «Пиковой даме» Пушкина…
9. Тамарченко, Е.Д. Факт бытия в реализме Пушкина // Контекст – 1991. Литературно-теоретические исследования / отв. ред. А. В. Михайлов. – М., 1991. - С. 162
10. Краснов Г. В. Поединок Германна. К психологии конфликта в «пиковой даме» // Болдинские чтения / отв. ред. Г. В. Москвичёва. – Горький, 1985. - С. 63
11. Хворова, Л.Е. Сила распятой правды… С. 29

Образ «богочеловека» в художественном произведении.

Животворящая сила добра.

(На материале «Капитанской дочки» и «Повестей Белкина»

А. С. Пушкина).

Образ «богочеловека» в русской литературе нерасторжимо связан с основными категориями «православного культурно-аксиологического пространства» [1], среди которых вера, совесть, человеколюбие, правосудие, закон, благодать, милость к падшему. «Ведущая категория филологического анализа» [1, c. 14], определяющая «русское православное мироотношение» [1, c. 19] – это соборность. П. Флоренский «выделял основополагающие звенья соборности: семья, родина, род человеческий…» [1, c.19].

Исследователь И.Е. Есаулов отмечает, что «в этот характерный для русского менталитета этический ореол (имеется в виду православный – Е.М.) попадают почти все… пушкинские персонажи» [2].

Не всегда герои Пушкина уже в самом начале повествования стремятся соответствовать образу «богочеловека». Нередко они достигают этого путём страдания, искупления, воскресения. Таковы в целом герои цикла А.С. Пушкина «Повести покойного Ивана Петровича Белкина».

Сильвио в повести «выстрел» уже в самом её начале – «мертвец». Гордость человека, который «свои понятия и желания считает выше верховной воли Самого Бога» [3], равнозначна смерти его души.

Воскресение главного героя начинается лишь в тот момент, когда он отказывается от законного выстрела, переходя от ненависти к прощению.

В «Метели» Марья Гавриловна и Владимир, ослеплённые страстью, собираются венчаться без благословения родителей. Этим поступком они нарушают священное таинство брака – основу русской семейственности.

Спустя некоторое время на смену ложному чувству приходит истинная любовь, верность героини памяти погибшего жениха вознаграждается – коллизия завершается.

Гробовщик в одноимённой повести Пушкина, руководимый гордыней, совершает грех, пополнивший ряд других, уже существующих. Он втягивается в святотатство, но, благодаря сну, осознаёт ужас происходящего. Из страха Божьего начинается его преображение.

В повести «Станционный смотритель» Дуня, покинув отца, разрушает не только семью, но и нарушает поколенную связь (родовую). В итоге, самопожертвование Самсона Вырина естественно приводит к покаянию дочери.

Таким образом, герои «Повестей Белкина» находятся в состоянии духовного кризиса, но ещё способны на нравственное воскресение и посредством искупления греха и покаяния обретают Божью благодать.

Герои повести «Капитанская дочка» - образцы «правоверных христиан» [4].

В художественной системе повести заповедь «Возлюби ближнего своего, как самого себя» становится принципиально важной. Именно «деятельное добро» является «перводвигателем» в формировании таких понятий, как долг, совесть, честь [5].

Эта бескорыстная доброта лежит в основе поведения родителей Гринёва после его ареста. В свою очередь Гринёв жалеет Пугачёва и испытывает к нему необъяснимую симпатию, хотя тот является его врагом, как и всего дворянского мира, и убийцей дорогих ему людей.

Характерно, что Пугачёв пытается вписаться в «аксиологию Христианской морали» [2, с. 97]. И он, и императрица, хотя и принадлежат к противоборствующим сторонам, последовательно ориентируются на «милость» и благодать Божью», а не на «правосудие» [2, c. 99].

В повести становится важной проблема чести. Очевидно, что понятие чести в «Капитанской дочке» «… входит в ту же сферу благодати, что и Христианская совесть» [2, c. 103].

Категория веры реализуется в повести в форме благословения и молитвы, необходимость которых герои ощущают в кульминационных ситуациях: накануне приступа крепости Пугачёвым Василиса Егоровна просит мужа благословить дочь, перед днём суда главный герой, заключённый под арест, впервые «вкушает сладость молитвы».

Другой мотив православного мироощущения героев повести – «культ символических «домашних божеств» [2, c.109]. Так паспорт Гринёва хранится в шкатулке вместе с сорочкой, в которой его крестили. Это «естественное соседство» происходит «под знаком креста» [2, с. 101].

«Православный код» обнаруживается на всех уровнях «Капитанской дочки», в том числе и на уровне «пушкинского героя, руководствующегося нормами Христианской нравственности, которого можно отнести к типу «богочеловека».

«Богочеловек» по Пушкину вне времени и эпохи. Это традиционный тип, в тоже время реализующий свои индивидуальные способности.

Примечания.

1. Хворова, Л.Е. Сила распятой правды… С. 12. Далее цитируется это издание с указанием страниц.
2. Есаулов, И. А. Мотивы христианской нравственности в повести А.С. пушкина «Капитанская дочка» // Пушкинская эпоха и христианская культура… С. 97. Далее цитируется эта статья с указанием страниц.
3. Законъ Божий для семьи и школы… С. 574
4. Андрейченко, Т. «Капитанская дочка» Пушкина. Евангельские реминисценции // Всемирная история. – 1999. - № 7. – С. 107
5. Хворова, Л.Е. Сила распятой правды… С. 33

«Христос раскрыл имя Бога. Имя его – Любовь».

(На материале повести «В грозу» из цикла «Крымские рассказы»

С. Н. Сергеева-Ценского).

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский при жизни был назван А.М. Горьким классиком нашей литературы. Творческий принцип этого писателя был таков: «Я писал то, что видел, и для меня это был реализм» [1].

Обращённость к современному материалу, безусловно, усложняет его художническую позицию, но, с другой стороны, позволяет нам, потомкам писателя, оценить его смелый шаг. Ценский выдерживал массу нападок со всех сторон, о его творчестве первой половины 1920-х годов упоминалось вскользь. Неслучайно Максим Горький назвал литературную судьбу Сергеева-Ценского «одной из труднейших».

Сам С.Н Сергеев-Ценский, будучи выше предвзятых мнений и суждений, с самого начала провозгласил свою правду: «Я беспартийный и всегда был беспартийным, и беспартийным останусь» [2].

«Крымские рассказы» первой половины 1920-х годов Сергеева-Ценского никогда не были изданы в виде цикла. Начало ему положил рассказ «Капитан Коняев» (1918), который в виде первоначального наброска был напечатан в сборничке, пущенном на обёртки. Первоначальный текст рассказа – библиографическая редкость.

Повесть «Рассказ профессора» (впоследствии «Орёл и решка») написана в марте 1922 года. Её авторское название – «Линия убийцы».

Повесть «Чудо» появилась в 1922 году в «Южном альманахе» и после в России больше не издавалась.

«В грозу», написанная в августе 1922 года (название «Смерть ребёнка» и «Не имеющий лика» редакцию не удовлетворяли), увидела свет со значительными купюрами в 1927 году. Частично купированная, она вошла в собрание сочинений писателя.

Повесть «Жестокость» (ноябрь 1922 года) впервые опубликована во 2-ом и 3-ем номерах журнала «Новый мир» за 1926 год. Включённая в собрание сочинений, она была сильно купирована.

Замысел повести «Павлин» (марь 1928) возник ещё в начале 1920-х, однако первая и единственная публикация приходится на 1928 год.

Таким образом, «Крымские рассказы» первой половины 1920-х годов Сергеева-Ценского можно отнести в разряд «отверженной литературы».

С.Н. Сергеев-Ценский пришёл в большую литературу, когда соборное начало отечественной словесности существенно трансформировалось. Утратилось пушкинское «равновесие религии и литературы», что привело к писательской вседозволенности, «заземлением» понятия духовности, политизацией литературы.

В этих условиях Сергеев-Ценский занял твёрдую позицию: необходимо сохранять нравственно-религиозную опору как в жизни, так и в художественном творчестве.

В «Крымских рассказах» Бог воплощён в образах всего мира, им созданного: в небе, солнце, воздухе, деревьях, а также в людях.

Как известно, в Ветхом завете говорится о том, что Бог сотворил море: «В третий «день» мира Бог собрал воду, которая под небом, в одно место, и явилась суша. И назвал Бог сушу землёю, а собрание вод – морями» [3] – и солнце: В четвёртый «день» мира, по велению Божию, засияли над нашей землей светила небесные: солнце, луна и звёзды [3, c. 115] – раньше сотворения человека: «В шестой «день» мира, по слову Божию, земля произвела душу живую, и появились на земле животные, то-есть скоты, гады и звери; и, наконец, сотворил Бог человека – мужчину и женщину, по образу и подобию Своему, то-есть по духу похожими на Себя» [3, c. 119].

Солнце и море, воплощающие вечность Божьего творения, разумеется, первичны по отношению к человеческому существу. Это предполагает повышенную ответственность человека перед миром природы.

Мушка в повести «в грозу» - один из наиболее ярких примеров «богочеловека» в произведениях Сергеева-Ценского. Она плод любви сама вся любовь: «… она любила тебя (Бога – Е.М.)… Она любила все цветы, и каждую травку, и каждую козявку…». А любовь и есть Бог; «Христос раскрыл имя Бога. Имя его – Любовь» [3, с. 518].

На примере образа главной героини Мушки (повесть в Грозу») [4] писатель показывает возможность тесной связи Бога с человеком. Но люди грешат, убивая, творя злодейства, унижая ближних. Поэтому солнце и море вечны, так как они соблюдают цикл космического времени, а человек – временен.

Интересны рассуждения писателя о старости: только в старости узнаёшь, ради чего надо было жить, постигаешь или приближаешься к постижению вечных истин.

Изображение Сергеевым-Ценским Бога как единичность, воплощающую всю множественность мира, им сотворённого, отличает повести «В грозу». Потому море и небо в повести – проявление Божественного духа, как и девочка, растворённая в мире природы, в вечном космическом времени.

В повести появляется ещё один образ – это Невидимый. Невидимый – это «евангельское определение Бога» [5]: «… Бог не имеет ни тела, ни костей (как мы имеем), и ничего не имеет в Себе такого, из чего состоит наш видимый мир, а потому мы Его видеть не можем» [6, с. 27].

Цензура убрала почти все эпизоды, связанные с образом Невидимого из повести. Несомненный интерес представляет собой купированный эпизод о детях из советского приюта: «А есть и жёлтые божьи ручки! – кричат дети слева. – А вот лиловые! – кричат дети справа. – Называйте их – «советские цветы»!» По Сергееву-Ценскому, человек, изгнавший из своей души Бога, не в состоянии познать всё, что происходит в сотворённом Отцом небесным мире, не обладает он правом и что-либо изменить.

Таким образом, в повести «В грозу» символизируется мысль: человечество, ведомое ложными стремлениями и идеями, «заблудилось» во тьме. Рушится мгновенно то, что создавалось на протяжении веков родом человеческим: вера, любовь, доверие, совесть. Соборное начало уничтожается и изживается во всех своих проявлениях: гибнет Россия, русский народ, семья.

Проблема оскудения веры глубоко интересовала писателя. В период 1910-х – 1920-х годов, когда Крым передавался из рук в руки, вера становится категорией внутренней, имманентной.

В этом точка зрения Сергеева-Ценского сближается с рассуждениями Ф.М. Достоевского, для которого «проблема русского социализма предполагала, прежде всего, решение вопроса о Боге. Увидев в русском нигилизме… своего рода обратную религию, великий писатель заметил задатки апокалипсиса и нигилизма в русской душе» [6].

Примечания.

1. Цит. по: Анипкин, Ю.Д. С.Н. Сергеев-Ценский (К 100-летию со дня рождения) / Ю.Д. Анипкин. – М. : Знание, 1974. – С. 19
2. РГАЛИ Ф. 1328. Оп. 1. Ед. хр. 313С.Н. Сергеев-Ценский – В. Полонскому: Письмо от 1 марта 1926 года.
3. Законъ Божий для семьи и школы… С. 113. Далее цитируется это издание с указанием страниц.
4. РГАЛИ Ф. 1161 Оп. 1 Ед. хр. 104 Сергеев-Ценский, С. Н. В грозу – Невидимый: рассказ. Автограф и машинопись. – Август. 1922
5. Цит. по: Хворова, Л.Е. Сила распятой правды… С. 21
6. Хворова, Л. Е. Проза С. Н. Сергеева-Ценского 20-х – начала 30-х г.г. (мир художника, реальность бытия): дисс…. докт. филол. наук: 10.01.01 / Хворова Людмила Евгеньевна. – М., 2000. – С. 66

 

Список использованной литературы

1. Благой, Д.Д. Душа в заветной лире. Очерки жизни и творчества Пушкина / Д.Д. Благой. – М. : Советский писатель, 1977. – 623 с.
2. Бочаров, С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки / С.Г. Бочаров. – М. : Наука, 1974. – 207 с.
3. Гачев, Г.Д. Национальные образы мира: курс лекций / Г.Д. Гачев. – М. : Академия, 1998. – 430 с.
4. Дунаев, М.М. Православие и русская литература. Ч. 1-я / М.М. Дунаев. – М. : Крутицкое Патриаршее подворье, 1996. – 220 с.
5. Законъ Божий для семьи и школы / сост. Протоирей Серафим Слободской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра: Типография преп. И. Почаевского. Holy Trinity Monastery, Jordanville, N. Y. U. S. A., 1993. – 723 с.
6. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь / Ю.М. Лотман. – М. : Просвещение, 1988. – 352 с.
7. Непомнящий, В.С. Пушкин. Русская картина мира / В.С. Непомнящий. – М. : Наследие, 1999. – 544 с.
8. Пушкинская эпоха и христианская культура: По материалам традиционных пушкинских чтений. Вып. V / сост. Э.С. Лебедева. – СПб. : Центр православной культуры, 1994. С. 42 – 47
9. Хворова, Л.Е. Курс лекций «Взаимодействие литератур в литературном процессе» / Л. Е. Хворова. - ТГТУ, 2001 (рукопись)
10. Хворова, Л.Е. Сила распятой правды… к истокам самобытности русской классической литературы / Л.Е. Хворова. – Тамбов : Изд-во ТГТУ, 2000. – 52 с.

 

 

1. file0.docx (32,2 КБ)
2. file1.PDF (577,0 КБ)

Опубликовано: 24.10.2019